«Устал я от беспредела. Может, люди прочитают и что-то сдвинется в их уродских мозгах. Нельзя так. Я здесь не то чтоб свихнулся, но что-то важное в себе погубил… Я не хочу, чтоб сейчас кто-то прочел это – еще рано, мне кажется. Но, может, лет через пять или шесть будет не поздно».

Что за черт!..

Артемов открыл предпоследнюю страницу.

«В советское время было общество социальной справедливости. А сейчас я не чувствую себя гражданином своей страны. Сброд! России не существует. А воюю я за русский народ, за его малую часть, которая еще сохранилась. Для меня русский народ – мои солдаты…

… чеченцев надо ассимилировать…

… Дайте нам веру в будущее, и мы перемелем всех».

Полковник Артемов пока ничего не понимал, кроме одного: едва ли не слово в слово интервью, данное Игорем Мельниковым российскому телеканалу, совпадало с записями неизвестного. Скорее офицера. Кто он? Что с ним случилось? Как попал его дневник в руки Мельникова? И почему Мельников процитировал неизвестного, лишь в некоторых местах сбиваясь, что ли, на жаргон или молодежную лексику: «Бах! Мозги по всему подвалу». Это от Мельникова. Но было ли на самом деле? Может, приврал, как его друган?

Дал открытое интервью. Получил разрешение? – пришел неожиданный вопрос. От кого? Чутье подсказывало Артемову, что автора дневника нет в живых.

Бах!

Было ли это на самом деле?

Приврал?

Полковник Артемов снова склонился над листом бумаги, остро отточенный карандаш оставляет на нем следы, которые приведут неизвестно куда. «Моль». Неужели Мельников? А куда же девать его боевые заслуги? И снова приходит на ум российский офицер-предатель, капитан спецназа Н. «Мочил» бандитов, работая на Масхадова. Показатели – выше крыши. Ни разу не был ранен. Как и Миротворец. Поносил «чехов». Как и Миротворец.

Глава 12

«ЛЕСНЫЕ ДУХИ»

28

Военный «Урал» прижался к обочине. Капитан Шаров, сидящий в кабине, и сержант Литвинов, находящийся в кузове вместе с бойцами, синхронно отметили время: 9.10. Капитан вышел из машины и, глянув на небо, предсказал точную погоду: сегодня будет пасмурно, прохладно, промозгло. Хотя восход не предвещал такого продолжения: сегодня солнце вставало из-за чистого горизонта.

Бойцов в кузове скрывал тент, однако они сидели не шелохнувшись, как перед прыжком с парашютом. Прежде чем отдать последний приказ сержанту и автоматически перейти к исполнению обязанностей проверяющего группы, ротный выкурил сигарету. Глубоко затягиваясь, он смотрел то на песчаную грунтовку, извилистой лентой уходящую вдаль, то на синеватый щебень насыпи, через который лежал путь молодых спецназовцев. За ним – поредевшие макушки пригорков и заросших низин, открытые пространства и ощетинившиеся стройными елями и корявыми стволами берез обширные участки.

Грунтовка шла параллельно железной дороге, шесть-семь километров западнее этого места (Коноваловский переезд) начинался асфальт, довольно сносная дорога проходила мимо Заливной, Мельзавода, Кураповки, взбиралась по эстакаде в Богатое и вливалась в шоссе. Современные трассы и удобные дорожные развязки начинались перед Кинелем и заканчивались раздолбанным асфальтом в Самаре. Да, две беды – плохие дороги и дорогие джипы.

Эта, примерно восьмикилометровая, часть дороги, соединяющая два райцентра Самарской области – Богатовский и Борский, которые не имели автобусного сообщения (два раза в сутки ходил рабочий поезд «Бузулук – Кинель»), – никогда не бывала загруженной. Можно в течение десяти-пятнадцати минут не встретить ни одной машины.

Капитан Шаров был одет в камуфлированную утепленную куртку и ботинки с усиленным подноском. Он подошел к заднему борту «Урала» и постучал по нему. Из приоткрывшегося полога показался сержант Литвинов. Он спрыгнул на землю уже экипированный: комплект тактического снаряжения (безразмерный жилет и закрепленный на нем грузовой контейнер-рюкзак), автомат. Он принял от Михаила Рахманова рюкзак капитана и помог надеть его. Убедившись, что рюкзак удобно лежит на спине, Шаров кивнул Литвинову:

– Принимай командование группой.

Все, капитан Шаров перешел в контролеры РДГ.

Бойцы по команде Литвинова спрыгивали на землю и в темпе бежали к насыпи. Впереди шел Голубец, за ним Санчес, Батый, Пуаро, Китаец, Люггер, Садко, Капитан Блад. Литвинов пропустил капитана Шарова и последовал за ним. Ротный, отчего-то припомнив изречение Наполеона: «Ослов и ученых в центр обоза», тихо порадовался своему явно не центральному месту в «обозе». Дизель замыкал цепочку спецназовцев, которая перевалила через железнодорожное полотно и еще с полсотни метров продвигалась вдоль него, пока не представилась возможность углубиться в лес – довольно широкой лощиной, наполовину свободной от снега и не затопленной водой.

Молодыми спецназовцами овладело ни с чем не сравнимое чувство свободы, даже свободного полета: казалось, они бесшумными и невесомыми тенями парят над землей. Они вторгались в доселе неизведанный мир ощущений, становились пионерами этого красивого края. Птицы взирали на них с высоты; и вот случилось маленькое чудо: сокол, сидевший на сухой ветке высоченной ели, на самой верхушке которой черные вороны устроили гнездо, так и остался на месте. Он не изменил своей горделивой осанки и с высоты смотрел на «лесных духов», шествующих прямо под ним.

Уже с первых шагов они сливались с природой, и она отвечала им взаимностью: ее сторожевые – соколы и ястребы – свободно пропускали их; ее дозорные – черные вороны – так и не пошевелились, затаившись средь ветвей; ее гонцы – пушистые белки – припустились от дерева к дереву, чтобы донести до всего леса благую весть.

А в груди мало места для аромата елей, пряности этого весеннего утра; будет пасмурно, прохладно, промозгло, а пока солнечные лучи, прогревая одежду спецназовцев, выбивали из нее остатки казенного запаха. Вскоре их облачение впитает, как губка, все запахи этого сказочного места, и они окончательно породнятся с природой.

Навстречу им бежали пригорки, ямки, уносились за спину кусты, низкорослые березки, осокори и липы; с призрачным натужным воем встречал их очередной холм, поросший чилигой; с иллюзорным свистом в ушах мчался на них пологий склон. Казалось, так можно бежать вечно – без устали, с порозовевшими щеками, чувствуя ритм леса и приноравливая к нему свое дыхание.

И можно только представить себе, что будет здесь через две, три недели. Можно будет задохнуться от пьянящего воздуха и прийти в себя, лишь упав и ощутив на щеке проклюнувшуюся зелень трав.

Сухие обломанные ветки, сгрудившиеся могильными крестами, черные поваленные стволы деревьев и их копошащиеся в еще холодной земле корни – пока не в счет. Однако в их сером безмолвии крылось что-то недоброе. Надвигалась, вместе с непогодой, какая-то приграничная тяжесть, неодолимо манил к себе новый рубеж, за которым уже нет лесных дозорных, сторожевых и гонцов.